Михаил Колесов - Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы]
Гурзуф открылся неожиданно, утопавший в виноградниках маленький поселок вблизи величественной Медведь–горы. Узкие и извилистые улицы, низкие дома из бутового камня с нависавшими деревянными балконами и закрытыми за глухими стенами двориками — все это казалось декорацией к какой–то восточной сказке.
Здесь мне предстояло прожить несколько дней в семье бывшего сослуживца отца «дяди» Саши Чуносова.
…Встав рано утром, я сбегал вниз на «чеховку», закрытый для «посторонних» между скал пляж у дачи Чехова. Купался в чистейшей, прозрачной и еще прохладной воде вместе с маленькими «бычками», шнырявшими у кромки берега. Высыхал на камнях, разгоняя шмыгавших по своим делам крабов. Затем шел на рыбацкий причал встречать вместе с гурзуфскими мальчишками шаланду, возвращавшуюся с утреннего лова. Если улов был удачным, то я приходил к завтраку с несколькими рыбешками. Целыми днями лазил по окрестностям Гурзуфа и был счастлив. Что для мальчишки может быть прекрасней свободы и моря!
Однако судьба преподнесла мне еще один подарок. Да, еще какой!
Родители сообщили, что они уезжают в санаторий в Сухуми, и мне предстоит задержаться в Гурзуфе еще на месяц. Я, конечно, не возражал…
И тогда я неожиданно попал в знаменитый пионерлагерь «Артек», в котором работал «дядя» Саша.
Это был особый — «пятый» — лагерь. Здесь собрались ребята, родители которых были сотрудниками «Артека», или ребята из крымской «глубинки», из городов и поселков степного Крыма, то есть те, кто никогда в то время не попал бы в «Артек» иначе. Наш лагерь был во всем необычным. Жили мы в обычных больших армейских палатках, спали на армейских походных койках. Умывались на ручье и вечерами жгли костры, — лагерь находился в лесу у подножья Медведь–горы. Конечно, никакого электричества и водопровода не было. Кухня и столовая тоже были «полевые». Но мы носили ту же «артековскую» форму, пели те же «артековские» песни, участвовали во всех спортивных и культурных мероприятиях в «нижнем» лагере. Но чаще ходили в горные и морские (на шлюпках) походы и пользовались значительно большей свободой. Наши «пионервожатые» не очень–то отличались от нас по возрасту. Так что вокруг были только «свои».
Часто бывали на экскурсиях по городам южного побережья. Особенно сильно впечатление произвел на меня Севастополь, куда мы прибыли на артековском катере. Тогда город был еще полуразрушенный, только начинавший восстанавливаться. Здесь все еще дышало войной. И все–таки это был большой красивый город.
Тем контрастнее было впечатление от совершенно сохранившихся дворцов Алупки и Ливадии, в которых мы побывали тоже. В ливадийском дворце тогда был военный госпиталь или санаторий, нас пустили лишь в «парадную столовую», где проходило заседание знаменитой «ялтинской» конференции, и атмосфера которой как бы хранила память об этом не столь уж далеком событии. Мне легко было представить, что за этим столом сидели Сталин, Рузвельт и Черчилль, которые только что вышли в другую комнату.
В «Артек» тогда приезжали знаменитые писатели, артисты и другие интересные люди. На празднование тридцатилетия «Артека» из Севастополя пришли военные корабли, и на крейсере «Киров» прибыл В. М. Молотов, чье имя тогда носил «Артек». Вел он себя довольно просто и охотно фотографировался с пионерами. Каждый «артековец» этой смены получил эту фотографию на память.
«Артек» — это был особый, замкнутый в себе, как бы огражденный самой природой, морем и горами, ребячий мир, насыщенный сильными впечатлениями.
Среди ребят в моем отряде был мальчик, обычный и хороший парень с добрыми рыжеватыми глазами. Мы с ним подружились, хотя приятелей у него было немного. Он ничем особым не выделялся среди других ребят, был таким же, как все в играх и походах. Он был необычайно доверчив и по этой причине часто попадался на мальчишеские розыгрыши. Он всегда воспринимал их с улыбкой, но никогда не смеялся вместе со всеми над другими жертвами этих розыгрышей. В ссоры не ввязывался, но и не трусил. Когда я взялся учить его плавать, он чуть не утонул, наглотавшись воды от накрывшей его большой волны, но не испугался и не отступил, и к концу смены плавал вполне прилично.
По моему впечатлению он был достаточно начитан для нашего возраста. Он часто нам рассказывал разные «истории», которые потом оказывались сюжетами знаменитых литературных произведений. Пожалуй, любовь к книгам и склонность к фантазии нас и сблизили. Послевоенные ребята были больше жесткими и реалистичными, поэтому романтики и фантазеры воспринимались как «белые вороны», хотя к ним относились не без уважения.
Отношение к Юрке со стороны ребят и вожатых было обычным, В особой среде лагеря очень быстро становится ясно, «что» ты есть, и никому не интересно, кем ты был в той «другой», семейной жизни. Но я знал о Юрке очень мало. Жил он с матерью где–то в степном Крыму. О своем отце никогда ничего не говорил, кроме того, что отец его был военным летчиком. И все–таки Юрка был необычно скрытен, будто все время помнил о какой–то своей тайне, которую боялся невольно выдать.
Дело в том, что у Юрки была удивительная фамилия — С Т А Л И Н!
Прошло два года, как умер Иосиф Сталин. Я видел его в мавзолее, когда мы с отцом были в Москве в прошлом году. Меня тогда поразило то несоответствие между знакомым по портретам образом Великого Вождя и лежавшим рядом с Лениным стариком небольшого роста с редкими седыми волосами и явно укороченной одной рукой. Никакого благоговения у меня этот человек не вызвал, что меня очень удивило и даже расстроило…
Юрка никогда не говорил, что он имеет какое–то отношение к Сталину. Но это и так было ясно, потому что он совсем не был на него похож. Но ведь мы знали, что у Сталина не могло быть однофамильцев! Это — псевдоним. Так почему у Юрки была такая фамилия?!
…Расставаясь, ребята обменивались адресами. Мы с Юркой тоже обещали писать друг другу. Но дома меня ждал еще один сюрприз! Отца переводили по службе на Дальний Восток, куда мы вскоре и уехали. Тогда, это был, действительно, «дальний» Восток, — почти «заграница». На несколько лет я расстался с Крымом и, конечно, растерял своих друзей детства…
Через много лет, во времена «перестройки», я прочитал в «Огоньке» Коротича статью о Василии Сталине и впервые увидел его фотографии.
…На меня смотрел человек, очень похожий на Юрку Сталина!
Глядя на фотографию Юрки, я подумал: интересно, как сложилась судьба этого обычного мальчишки с такой необычной фамилией?!
«Красная казарма»
Товарный состав подходил к станции «Угольная».
Сережа стоял так, чтобы оказаться в конце состава. Вдалеке он видел своего друга–однокашника Вадима Иванова, который стоял там, где должен быть первый вагон. Как только поезд остановился, мальчишки побежали друг к другу. Нужно было за несколько минут остановки найти единственный не запломбированный вагон, у которого задвижка была бы не закрыта. Сережа увидел, что Вадим остановился, и ускорил бег. Когда он подбежал, приятель уже открывал тяжелую дверь. Мальчишки впрыгнули в вагон, и состав тронулся.
В полутемном вагоне ребята быстро разглядели, что они не одни.
— Добро пожаловать, — раздался веселый голос.
Они оказались в «теплушке». Справа от двери были встроены в три яруса деревянные нары, на которых расположился целый табор: старики и дети, торговки и цыгане, прочие интересные люди. Слева было наброшено сено и стояли какие–то ящики. Кто–то предложил им закусить. На импровизированном столе–ящике появились сало, домашняя колбаса, огурцы, помидоры и прочее. Приятели с удовольствием налегли на еду.
Одна из женщин предложила:
— Выпейте молока, — и налила из большого бидона две алюминиевые кружки.
Ребята взяли кружки и сели на пол вагона у вновь открытой двери, свесив ноги вниз и наслаждаясь ветром. Поезд мчался вдоль залива, никаких остановок до Владивостока уже не должно быть.
Сережа вспомнил, как он с семьей почти два года тому назад ехал на поезде «Москва — Владивосток». В течение двух недель, пока поезд добирался до конечного пункта назначения, постоянно пропуская товарные и воинские эшелоны, обитатели купейного вагона, — офицеры и их семьи, — ехали как в коммунальной квартире на колесах. Мужчины расхаживали по вагону в майках и в галифе на подтяжках, в домашних тапочках, женщины — в расписных («китайских») и простеньких ситцевых халатах, дети всех возрастов бегали по коридору, затевая шумные игры. Сереже все было интересно, он редко отрывался от окна. За Волгой война не коснулась городов и сел. Вокзалы и станции были целы и на них бурлила рыночная жизнь. Остановки иногда были долгими. Нередко поезд останавливался вообще посреди поля или леса. Стояла ранняя осень, и можно было погулять, нарвать цветов или набрать грибов. Когда московский поезд шел вдоль берега Байкала, после выхода из длинного туннеля он вдруг остановился. Машинист дал длинный гудок. Высоко на скале, над выходом из туннеля, был хорошо виден огромный барельеф Сталина, который высекли из камня заключенные, строившие туннель. Долгий путь из Крыма на Дальний Восток воспринимался тогда Сережей как путешествие на другой конец Земли…
